Добавить в избранное


Рекомендуем:

Литературная сеть - поэзия, стихи, критика


Анонсы
  • Собачье сердце гл. 8 >>>
  • Сны и тени... >>>
  • Не отходи от меня... >>>
  • Какие-то носятся звуки... >>>
  • Очарованный странник ч. 15 >>>


Новости
Раздел - Лирика конца 19 века. >>>
читать все новости

Аудиокнига поэзии в mp3


Все записи и отзывы


Случайный выбор
  • Отцы и дети. гл. 5  >>>
  • Золотой Телёнок  >>>
  • Не отходи от меня...  >>>

 
Анонсы:

Анонсы
  • Какая грусть! Конец аллеи >>>
  • Собачье сердце гл. 2 >>>
  • Очарованный странник ч. 13 >>>
  • Очарованный странник ч. 5 >>>
  • Очарованный странник ч. 1 >>>






Отцы и дети. гл. 7

Автор оригинала:
Тургенев И. С.

 

Павел Петрович Кирсанов воспитывался сперва дома, так же как и младший
брат его Николай, потом в пажеском корпусе. Он с детства отличался
замечательною красотой; к тому же он был самоуверен, немного насмешлив и
как-то забавно желчен - он не мог не нравиться. Он начал появляться всюду,
как только вышел в офицеры. Его носили на руках, и он сам себя баловал, даже
дурачился, даже ломался; но и это к нему шло. Женщины от него с ума сходили,
мужчины называли его фатом и втайне завидовали ему. Он жил, как уже сказано,
на одной квартире с братом, которого любил искренно, хотя нисколько на него
не походил. Николай Петрович прихрамывал, черты имел маленькие, приятные, но
несколько грустные, небольшие черные глаза и мягкие жидкие волосы; он охотно
ленился, но и читал охотно, и боялся общества. Павел Петрович ни одного
вечера не проводил дома, славился смелостию и ловкостию (он ввел было
гимнастику в моду между светскою молодежью) и прочел всего пять, шесть
французских книг. На двадцать восьмом году от роду он уже был капитаном;
блестящая карьера ожидала его. Вдруг все изменилось.
В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую не
забыли до сих пор, княгиня Р. У ней был благовоспитанный и приличный, но
глуповатый муж и не было детей. Она внезапно уезжала за границу, внезапно
возвращалась в Россию, вообще вела странную жизнь. Она слыла за
легкомысленную кокетку, с увлечением предавалась всякого рода удовольствиям,
танцевала до упаду, хохотала и шутила с молодыми людьми, которых принимала
перед обедом в полумраке гостиной, а по ночам плакала и молилась, не
находила нигде покою и часто до самого утра металась по комнате, тоскливо
ломая руки, или сидела, вся бледная и холодная, над псалтырем. День
наставал, и она снова превращалась в светскую даму, снова выезжала,
смеялась, болтала и точно бросалась навстречу всему, что могло доставить ей
малейшее развлечение. Она была удивительно сложена; ее коса золотого цвета и
тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей ее никто бы не назвал;
во всем ее лице только и было хорошего, что глаза, и даже не самые глаза -
они были невелики и серы, - но взгляд их, быстрый, глубокий, беспечный до
удали и задумчивый до уныния, - загадочный взгляд. Что-то необычайное
светилось в нем даже тогда, когда язык ее лепетал самые пустые речи.
Одевалась она изысканно. Павел Петрович встретил ее на одном бале,
протанцевал с ней мазурку, в течение которой она не сказала ни одного
путного слова, и влюбился в нее страстно. Привыкший к победам, он и тут
скоро достиг своей цели; но легкость торжества не охладила его. Напротив: он
еще мучительнее, еще крепче привязался к этой женщине, в которой даже тогда,
когда она отдавалась безвозвратно, все еще как будто оставалось что-то
заветное и недоступное, куда никто не мог проникнуть. Что гнездилось в этой
душе - Бог весть! Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для
нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог
сладить с их прихотью. Все ее поведение представляло ряд несообразностей;
единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее
мужа, она написала к человеку почти ей чужому, а любовь ее отзывалась
печалью; она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его
и глядела на него с недоумением. Иногда, большею частью внезапно, это
недоумение переходило в холодный ужас; лицо ее принимало выражение
мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла
слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания. Не раз, возвращаясь к себе
домой после нежного свидания, Кирсанов чувствовал на сердце ту разрывающую и
горькую досаду, которая поднимается в сердце после окончательной неудачи.
"Чего же хочу я еще?" - спрашивал он себя, а сердце все ныло. Он однажды
подарил ей кольцо с вырезанным на камне сфинксом.
- Что это? - спросила она, - сфинкс?
- Да, - ответил он, - и этот сфинкс - вы.
- Я? - спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд.
- Знаете ли, что это очень лестно? - прибавила она с незначительною
усмешкой, а глаза глядели все так же странно.
Тяжело было Павлу Петровичу даже тогда, когда княгиня Р. его любила; но
когда она охладела к нему, а это случилось довольно скоро, он чуть с ума не
сошел. Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду;
ей надоело его неотвязное преследование, и она уехала за границу. Он вышел в
отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и
отправился вслед за княгиней; года четыре провел он в чужих краях, то
гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя,
он негодовал на свое малодушие... но ничто не помогало. Ее образ, этот
непонятный, почти бессмысленный, но обаятельный образ слишком глубоко
внедрился в его душу. В Бадене он как-то опять сошелся с нею по-прежнему;
казалось, никогда еще она так страстно его не любила... но через месяц все
уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда.
Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее
другом, как будто дружба с такою женщиной была возможна... Она тихонько
выехала из Бадена и с тех пор постоянно избегала Кирсанова. Он вернулся в
Россию, попытался зажить старою жизнью, но уже не мог попасть в прежнюю
колею. Как отравленный, бродил он с места на место; он еще выезжал, он
сохранил все привычки светского человека; он мог похвастаться двумя, тремя
новыми победами; но он уже не ждал ничего особенного ни от себя, ни от
других и ничего не предпринимал. Он состарился, поседел; сидеть по вечерам в
клубе, желчно скучать, равнодушно поспорить в холостом обществе стало для
него потребностию, - знак, как известно, плохой. О женитьбе он, разумеется,
и не думал. Десять лет прошло таким образом, бесцветно, бесплодно и быстро,
страшно быстро. Нигде время так не бежит, как в России; в тюрьме, говорят,
оно бежит еще скорей. Однажды, за обедом, в клубе, Павел Петрович узнал о
смерти княгини Р. Она скончалась в Париже, в состоянии близком к
помешательству. Он встал из-за стола и долго ходил по комнатам клуба,
останавливаясь как вкопанный близ карточных игроков, но не вернулся домой
раньше обыкновенного. Через несколько времени он получил пакет, адресованный
на его имя: в нем находилось данное им княгине кольцо. Она провела по
сфинксу крестообразную черту и велела ему сказать, что крест - вот разгадка.
Это случилось в начале 48-го года, в то самое время, когда Николай
Петрович, лишившись жены, приезжал в Петербург. Павел Петрович почти не
видался с братом с тех пор, как тот поселился в деревне: свадьба Николая
Петровича совпала с самыми первыми днями знакомства Павла Петровича с
княгиней. Вернувшись из-за границы, он отправился к нему с намерением
погостить у него месяца два, полюбоваться его счастием, но выжил у него одну
только неделю. Различие в положении обоих братьев было слишком велико. В
48-м году это различие уменьшилось: Николай Петрович потерял жену, Павел
Петрович потерял свои воспоминания; после смерти княгини он старался не
думать о ней. Но у Николая оставалось чувство правильно проведенной жизни,
сын вырастал на его глазах; Павел, напротив, одинокий холостяк, вступал в то
смутное, сумеречное время, время сожалений, похожих на надежды, надежд,
похожих на сожаления, когда молодость прошла, а старость еще не настала.
Это время было труднее для Павла Петровича, чем для всякого другого:
потеряв свое прошедшее, он все потерял.
- Я не зову теперь тебя в Марьино, - сказал ему однажды Николай
Петрович (он назвал свою деревню этим именем в честь жены), - ты и при
покойнице там соскучился, а теперь ты, я думаю, там с тоски пропадешь.
- Я был еще глуп и суетлив тогда, - отвечал Павел Петрович, - с тех пор
я угомонился, если не поумнел. Теперь, напротив, если ты позволишь, я готов
навсегда у тебя поселиться.
Вместо ответа Николай Петрович обнял его; но полтора года прошло после
этого разговора, прежде чем Павел Петрович решился осуществить свое
намерение. Зато, поселившись однажды в деревне, он уже не покидал ее даже и
в те три зимы, которые Николай Петрович провел в Петербурге с сыном. Он стал
читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил на
английский вкус, редко видался с соседями и выезжал только на выборы, где он
большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старого
покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями нового
поколения. И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за
его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что
он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей
гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с
Веллингтоном у Людовика-Филиппа; за то, что он всюду возил с собою настоящий
серебряный несессер и походную ванну; за то, что от него пахло какими-то
необыкновенными, удивительно "благородными" духами; за то, что он мастерски
играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его
безукоризненную честность. Дамы находили его очаровательным меланхоликом, но
он не знался с дамами...
- Вот видишь ли, Евгений, - промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ,
- как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз
выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, - имение, ты, может быть,
не знаешь, у них не разделено, - но он всякому рад помочь и, между прочим,
всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает
одеколон...
- Известное дело: нервы, - перебил Базаров.
- Может быть, только у него сердце предоброе. И он далеко не глуп.
Какие он мне давал полезные советы... особенно... особенно насчет отношений
к женщинам.
- Ага! На своем молоке обжегся, на чужую воду дует. Знаем мы это!
- Ну, словом, - продолжал Аркадий, - он глубоко несчастлив, поверь мне;
презирать его - грешно.
- Да кто его презирает? - возразил Базаров. - А я все-таки скажу, что
человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и когда ему
эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен,
этакой человек - не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе
лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя
воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в
месяц избавит мужика от экзекуции.
- Да вспомни его воспитание, время, в которое он жил, - заметил
Аркадий.
- Воспитание? - подхватил Базаров. - Всякий человек сам себя воспитать
должен - ну хоть как я, например... А что касается до времени - отчего я от
него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все
распущенность, пустота! И что за таинственные отношения между мужчиной и
женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка
анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду?
Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
И оба приятеля отправились в комнату Базарова, в которой уже успел
установиться какой-то медицинско-хирургический запах, смешанный с запахом
дешевого табаку.
 

 
К разделу
Copyright ©Boris Lanin All rights reserved. Права на учебные материалы принадлежат Борису Ланину. Хрестоматийные материалы размещены для примера, если Вы заметили в них нарушение авторских прав, оставьте сообщение в гостевой книге.