Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире
профессора Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий звонок.
- Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть.
Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней
приемной с заново застекленными шкафами оказалось масса народу. Двое в
милицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный
председатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и
полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука.
Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном
всем лазоревом халате и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп
Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный и
энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными
гостями и извинился, что он в халате.
- Не стесняйтесь, профессор, - очень смущенно отозвался человек в
штатском, затем он замялся и заговорил. - Очень неприятно. У нас есть ордер
на обыск в вашей квартире и, - человек покосился на усы Филиппа Филипповича
и докончил, - и арест, в зависимости от результата.
Филипп Филиппович прищурился и спросил:
- А по какому обвинению, смею спросить, и кого?
Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля.
- По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи
Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки мкх Полиграфа
Полиграфовича Шарикова.
Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение.
- Ничего я не понимаю, - ответил Филипп Филиппович, королевски
вздергивая плечи, - какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса...
Которого я оперировал?
- Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем
дело.
- То-есть он говорил? - Спросил Филипп Филиппович, - это еще не значит
быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто
его решительно не убивал.
- Профессор, - очень удивленно заговорил черный человек поднял брови, -
тогда его придеться предьявить. Десятый день, как пропал, а данные, извините
меня, очень нехорошие.
- Доктор Борменталь, благоволите предьявить Шарика следователю,
приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером.
Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел.
Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пес
странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть
вышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыре
и осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приемной, как желе. Кошмарного
вида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и,
улыбнувшись, сел в кресло.
Второй милиционер вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив,
сразу отдавил Зине обе ноги.
Человек в черном, не закрывая рта, выговорил такое:
- Как же, позвольте?.. Он служил в очистке...
- Я его туда не назначал, - ответил Филипп Филиппович, - ему господин
Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь.
- Я ничего не понимаю, - растерянно сказал черный и обратился к первому
милиционеру. - Это он?
- Он, - беззвучно ответил милицейский. - Форменно он.
- Он самый, - послышался голос Федора, - только, сволочь, опять оброс.
- Он же говорил... Кхе... Кхе...
- И сейчас еще говорит, но только все меньше и меньше, так что
пользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет.
- Но почему же? - Тихо осведомился черный человек.
Филипп Филиппович пожал плечами.
- Наука еще не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал
да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное
состояние. Атавизм.
- Неприличными словами не выражаться, - вдруг гаркнул пес с кресла и
встал.
Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал падать на бок
милицейский подхватил его сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха и в ней
отчетливей всего были слышны три фразы:
Филипп Филипповича: - Валерьянки. Это обморок.
Доктора Борменталя: - Швондера я собственноручно сброшу с лестницы,
если он еще раз появится в квартире профессора Преображенского.
И Швондера: - Прошу занести эти слова в протокол.
******
Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ее
одинокой звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель сидел в
кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От
мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучали его
кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас
легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и теплые.
"Так свезло мне, так свезло, - думал он, задремывая, - просто
неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что
в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя
бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовали
зачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть".
******
В отделении глухо позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафах
смотровой.
Седой же волшебник сидел и напевал: - "К берегам священным Нила..."
Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек
погружал в сосуд, доставал мозги, - упорный человек, настойчивый, все
чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел:
- "К берегам священным Нила..."
